Утренняя кофейная церемония в его кабинете, осчастливленная еще и тем, что шеф отбыл в командировку, проходила в дружественной атмосфере. Говорили даже не помню о чем, когда Виктор Андреевич поведал вдруг о недавней ссоре с женой. Мне было известно, что супруга Виктора Андреевича – женщина очень уважаемая им, красивая, умная. Она тоже юрист и тоже, судя по всему, весьма востребованный. Воспитала троих детей, содержала в порядке дом, готовила, убирала, стирала на всю семью. При этом никаких излишеств в квартире не имелось. Ни стиральной машины-автомата, ни автомобиля, ни даже мужа, который готов был бы включиться, например, в процесс сопровождения детей в спортивные секции. Эти обязанности Виктор Андреевич всецело доверял жене и искренне полагал, что женщина обязана справляться сама, без привлечения мужа к домашней работе. Он, кстати, никогда не называл ее женщиной – «жена», «моя» или «баба». За «бабу» я обижалась, но Виктор Андреевич считал меня в этом вопросе абсолютной девчонкой и часто говорил: «Баба – это высшее проявление уважения. В русском народе никогда не было другого обращения, что не мешало ценить и гордиться русскими бабами. Как и „мужик“. Мужчина – это неизвестно кто и что. А мужик – это хозяин, это сила, фундамент, это человек дела».
Я помнила эти разговоры, чему-то удивлялась, что-то пропускала мимо ушей. Мне, пожалуй, удобнее было убедить саму себя, что такой муж, как Виктор Андреевич, не должен размениваться на бытовые мелочи. Своей семьи у меня тогда не было, поэтому представление о судьбе хозяйки я имела весьма поверхностное.
И вот Виктор Андреевич рассказывает мне, как в выходные они с женой отправились в магазин за продуктами. Если бы не ее больная спина, похода не состоялось бы вовсе, но нужны были овощи, еще всякая всячина, поэтому идти пришлось вдвоем. Она долго, по его мнению, собиралась, складывала пакеты, составляла список, причесывалась и одевалась. Виктор Андреевич, искренне восхищаясь красотой своей супруги, всегда подчеркивал тем не менее, что содержать себя в ухоженном, прибранном состоянии женщина должна как-то незаметно и не в ущерб семье. В переводе на человеческий язык: утром, к моменту пробуждения кого бы то ни было из обитателей дома, она должна быть уже в полном порядке, а вечером, до того, как семья отойдет ко сну, не позволять себе исказить облик ночной рубахой, растоптанными тапками и неприбранными волосами. Затянувшиеся сборы привели Виктора Андреевича в дикое раздражение, и он еле сдерживался.
«Вот это ново, – подумала я. – Никогда раньше мне не приходилось задумываться, а какой он дома? Как проявляется его недовольство, как строится его общение с близкими? Оказывается, такие мелочи, как долгие сборы, могут вывести его настолько, что и сейчас, рассказывая, он не готов контролировать эмоции».
Тем временем Виктор Андреевич продолжал. Как назло, уже практически на подходе к магазину супругу окликнул какой-то сослуживец. Виктор Андреевич знал его шапочно. Кивнул для приличия и шагнул было дальше, но товарищ не понял момента, не ощутил напряжения в чужих семейных отношениях, остановился, заговорил о работе, и отбояриться от него не было никакой возможности. То ли они вместе занимались подготовкой юридического заключения по непростому делу, то ли просто нашлась тема, которую не обсудили на работе, но слово за слово жена Виктора Андреевича вынуждена была поддержать разговор.
Не ревность, не какие-то другие, хоть сколько-нибудь понятные причины вызвали негодование Виктора Андреевича. Скорее всего, дело было в том, что многие годы он занимал высокий пост. У него атрофировались бытовые навыки самостоятельного хождения по магазинам, оплаты счетов, передвижения в общественном транспорте. Всюду вопросы решала жена, личный водитель от фирмы или кто-то, кто был рядом. А тут супруга занята разговором, Виктор Андреевич оставлен без внимания, что, как и где покупать, не знает, время идет, он устал и поэтому раздражен необычайно. И вся мощь его натуры сосредоточилась вдруг на несчастной женщине с больной спиной и кучей домашних забот. Он смотрел и ненавидел ее в этот момент. Ненавидел ее невнимание к нему, ее неумение прервать ненужный разговор, ненавидел даже дурацкий серо-голубой шарфик, который она подобрала к плащу – тон все равно не тот. И больше всего ненавидел свою беспомощность. Рявкнуть сейчас, чтоб сдуло этого урода, так ведь потом подумают, что приревновал. Показаться смешным Виктор Андреевич боялся.
Я снова сделала для себя пометку на полях – он боится показаться смешным. А как же его насмешки над сослуживцами? Мне всегда казалось, что Виктор Андреевич делает это открыто, без зла, артистично и тонко, и совершенно понятно, что также легко отнесется к хорошим шуткам в свой адрес. Оказывается, нет? Оказывается, показаться смешным для него непозволительно?
А Виктор Андреевич, вспоминая и снова переживая ссору, увлекся и, уже не следя за тем, чтобы казаться благородным, справедливым, достойным в моих глазах, медленно безжалостно и расчетливо, будто взводил курок, подходил к развязке. Разговор окончен, супруга спешит к Виктору Андреевичу и вдруг со всего размаха, со всей неимоверной силы получает хлесткую унизительную пощечину. Удар был такой, что она упала с крыльца магазина, разбила локоть, выронила сумку, а Виктор Андреевич развернулся и, не говоря ни слова, отправился домой.
Я онемела… Я не могла представить женщину, падающую с крыльца от удара собственного мужа на глазах у прохожих, униженную, раздавленную презрением, окутанную и ощупанную любопытными взглядами. О ней подумали все, что подбросила шакалья фантазия. Ей не поверили, как не верят в России любой женщине, избитой мужем, – значит, есть за что. Никто никогда не представил бы, что это достойнейшая, преданнейшая, умнейшая женщина, которая всю свою жизнь положила под ноги ударившему ее человеку.
– За что, Виктор Андреевич? – робко вымолвила я.
– Баба должна понимать, что, если она идет с мужем, неприлично зацепляться на каждом углу и болтать невесть о чем. Баба должна знать, что если она не может сама справиться с домом, то надо уважать интересы и беречь время мужа, который согласился ей помочь. Баба, наконец, должна уметь не приносить работу на дом. Ее дело – семья. Я не собираюсь стирать за нее пеленки, готовить обед и все такое. Это ее долг.
– Какие пеленки, Виктор Андреевич? У Вас ведь дети моего возраста.
Он поднял на меня набрякшие глаза с нависшими верхними веками. Глаза старого сенбернара, но что-то в них было сейчас не собачье.
Мы ушли от дальнейшего обсуждения. Повисла долгая пауза. Виктор Андреевич первым потянулся за бумагами, я восприняла это как сигнал покинуть кабинет и вышла. Весь день прошел для меня будто во сне. Как сквозь вату, я слышала, что сослуживцы обращаются ко мне, что-то спрашивают. Отвечала односложно, работу делала на автомате. Домой ушла, словно пришибленная, будто это меня наотмашь ударили по лицу.
– И вовсе «баба» не уважительное слово, – говорила я себе в сотый раз. – В его понимании баба не человек. Она должна, должна, должна. Тогда что должен он? И как он там говорил: «Мужик – стена, фундамент»? Какой, к черту, фундамент, если может вот так шарахнуть тебя и уйти не оглядываясь!
Я снова вспомнила его глаза – недобрые, звериные, и впервые сомнение смутило мою душу. Хороший – о ком это?
* * *
Подошла к концу неделя. В понедельник ждали возвращения шефа. Я формировала отчет о проделанной работе, когда зазвонил внутренний телефон.
– Александра, заходи с чаем. Пятница, будем подбивать счета.
– Какие счета?
– Важные, приходи давай.
Счета были только поводом. Чай был выпит, постепенно потеплела обстановка. Разговор шел будто ни о чем и утаскивал хвостом настороженность начала недели. Мы снова смеялись, и я поймала себя на мысли, что, возможно, совершенно неверно поняла Виктора Андреевича. Не мог он просто так ударить близкого человека, жену. Что-то было недосказано, что-то важное, что так беспокоило и вывело его из равновесия, он опустил в рассказе. Может быть, и удар был не такой силы, если вон жена второй раз звонит ему при мне, и они по-доброму, по-семейному, хорошо и уютно разговаривают друг с другом. В их отношениях юмор, тонкий подтекст, истинное уважение присутствуют в большей степени, нежели в каких-либо еще наблюдаемых мной проявлениях его человеческих привязанностей.
До счетов дошли в конце. Виктор Андреевич достал квитанции на оплату квартиры, электричества, телефона. Попросил меня помочь сверить расчеты, отсчитал необходимую сумму, прибавил сверху еще пятьсот рублей, написал короткую записку и упаковал все это в плотный конверт.
– В конверт-то зачем? Можно рядом с нами оплатить. Хотите, я быстро сбегаю?
